Галичина меньше и слабее Восточной Украины. Ее преимущество заключается в целостности мировоззрения, идентичности. Для «западенцев» независимость страны самоценна, а возврат в Европу столь же естественен, как для поляков и прибалтов, поскольку в состав СССР, российского имперского пространства эти области вошли только в 1939–1945 годах.


Основная черта внутреннего устройства Украины – полицентризм. Ни один из существующих в стране «центров силы» не в состоянии монополизировать власть и ресурсы или даже на долгое время захватить первенство. Этой структурной особенности наилучшим образом соответствует политический плюрализм. Причем ситуация постоянно находится в динамике, поскольку центры попеременно усиливаются и ослабевают, появляются и исчезают.
Наиболее известным срезом конкуренции центров является региональный. В России традиционно говорят о противостоянии правобережной и левобережной Украины (речь идет о берегах Днепра). Но современный расклад электоральных предпочтений более точно отражает разграничение между «исторической» и «новонаселенной» (то есть после XVIII века) частями страны. Хотя полная картина намного более мозаична, суть не меняется.

Поведенческий стереотип всех без исключения региональных элит заключается не в испытании государства на разрыв, а в приходе к власти в центре и распространении своего влияния через столицу и центральные органы управления. Для этого даже самым сильным нужны союзники и умение договариваться.


Попытки быть не только первым среди равных, но и главным, как убедились в 2004-м и 2007-м представители, несомненно, самой мощной региональной группировки – донецкой, очень быстро приводят к политическому поражению.
При этом в противоборстве регионов и региональных элит присутствует элемент, играющий уникальную роль в комплексе вопросов, связанных с европейским выбором. Речь идет о факторе Галичины, или Западной Украины в более широком плане, как политическом феномене.

Галичина меньше и слабее Восточной Украины. Ее преимущество заключается в целостности мировоззрения, идентичности. Для «западенцев» независимость страны самоценна, а возврат в Европу столь же естественен, как для поляков и прибалтов, поскольку в состав СССР, российского имперского пространства эти области вошли только в 1939–1945 годах.

Для представителей же восточноукраинских элит, как уже отмечалось, независимость страны инструментальна. Они не в состоянии создать идеологию нового государства, объяснить своим русскоязычным избирателям собственный выбор в пользу существования вне Российского государства и вынуждены, таким образом, в данном вопросе полагаться на элиты западных регионов. Если «галичане» могут совместить национальное государство с европейским выбором, то восточные лидеры не способны соединить независимость страны и ее интеграцию с Россией (логическое завершение этого пути – подчинение, если не территориальная инкорпорация) и вынуждены призывать своих сторонников к аморфному «сотрудничеству» и «сближению» с Москвой.


Тезис о внутренней целостности и большей последовательности западноукраинских политиков можно проиллюстрировать следующим наблюдением. После «оранжевой революции» было немало случаев, когда представители «восточных» элит присоединялись к «западной» власти. Последним громким событием в этом ряду стало согласие в декабре 2007-го Раисы Богатыревой, одной из ключевых фигур Партии регионов, занять должность секретаря Совета национальной безопасности и обороны (СНБО) в администрации Виктора Ющенко. Примеров обратного движения практически нет. Действительно, трудно представить себе, что нынешний лидер Народного руха Борис Тарасюк мог бы возглавить СНБО при президенте Викторе Януковиче.

Запад Украины, таким образом, постепенно выигрывает идеологическое соревнование. Достаточно вспомнить президентские выборы, на которых кандидаты ассоциировались с «западным» либо «восточным» набором ценностей.

Поскольку размежевание между регионами постепенно уменьшается, не исключено, что эти выборы были последними, когда языковые, культурологические и внешнеполитические ориентации электората играли существенную роль. В избирательной кампании-2009 можно ожидать выхода на передний план социально-экономических вопросов и более требовательного отношения к личностям лидеров.

Характер украинской олигархической системы был напрямую связан с взаимным позиционированием различных географических и административных регионов, причем в данном случае уже не столько по схеме Запад – Восток. Бизнес-империи не только выросли из нее и в нее вписались, но и усилили полицентричность всей конструкции. Донецкие, мариупольские, днепропетровские, харьковские, запорожские, киевские и другие финансово-промышленные группировки постоянно находились и находятся в поиске модели сосуществования, отвечающей реалиям дня. Их взаимная лояльность, тем более подчиненность никогда не были полностью гарантированы. Хорошо известно, что в 2004 году некоторые кланы весьма пассивно поддержали формально общего кандидата Виктора Януковича. Они опасались, что, став президентом, он будет способствовать резкому возвышению родной ему группы.

При этом крупный бизнес, временами откровенно паразитируя на государстве, никогда не был достаточно силен, чтобы полностью подчинить его себе. Роль президента Леонида Кучмы как верховного арбитра в борьбе кланов всегда признавалась. Однако в силу его личной связи с днепропетровской группировкой (Виктор Пинчук, зять Кучмы, – один из богатейших людей страны) разграничение между президентской и «деловой» составляющими в деятельности второго президента провести не так просто. С другой стороны, финансово-промышленные группы оказалась достаточно сильны, чтобы выжить после «оранжевой революции», несмотря на то, что одной из ее движущих сил был антиолигархический протест. Передел собственности свелся к реприватизации предприятия «Криворожсталь», перешедшего от близких к Кучме бизнесменов к международному металлургическому магнату Лакшми Митталу.

Это можно объяснить тем, что на сегодняшний день интересы крупного украинского предпринимательства и реформаторской власти совпадают. В отличие от середины 1990-х ныне крупные состояния уже не делаются исключительно на торговле российским газом. Свобода от «сырьевого проклятия» толкает бизнес к поиску новых рынков, к международной легитимации капиталов, а постепенное сокращение российских энергетических субсидий заставляет задуматься о переходе к современным правилам ведения дел и внедрении сберегающих технологий. Результатом оказывается позитивное восприятие требований Запада и модернизаторской программы в целом. Не случайно Пинчук стал одним из основных лоббистов европейского выбора Украины в международных кругах.
Наконец, свою роль в становлении украинского полицентризма сыграла системная конкуренция между президентом и парламентом. На протяжении всего периода независимости у главы государства никогда не было возможностей для проведения силовой политики, сколь низкой ни была бы репутация Верховной рады.
При этом позиции президента постепенно ослаблялись. Конституционное соглашение 1995 года отводило главе государства больше полномочий, чем Конституция, принятая в 1996-м. В 2000 году провалилась попытка Кучмы усилить президентскую власть путем внесения изменений в Основной закон через референдум. Плебисцит состоялся, но механизма юридического воплощения его результатов не нашлось, что лишний раз продемонстрировало бессилие главы государства. А конституционные поправки, принятые в период «оранжевой революции», вывели кабинет министров из подчинения президенту и превратили Украину в парламентско-президентскую республику. Новое перераспределение властных полномочий в ближайшие годы не исключено, но полный перевод системы исполнительной власти в подчинение президенту попросту невозможен, и это обстоятельство объективно приближает Украину к центральноевропейским моделям государственности.