Финансовый кризис учит Россию жить при реальном капитализме. Не в том сказочном мире потребительского изобилия, о котором грезил обыватель брежневской эпохи, но в том чреватом экономическими спадами, массовыми увольнениями, социальными катаклизмами обществе, которое пытались в меру своих сил исправить социал-реформисты двух прошедших столетий.

Может быть, главная проблема капиталистического общества для многих интеллигентов, в особенности русских, состояла даже не в неравенстве, которое все-таки могло быть немного сокращено усилиями государства и даже не в зависимости от непредсказуемой рыночной стихии, способной в один момент поставить крест не только на карьере, но и на всей судьбе. Главная проблема состояла в том, что в капиталистическом обществе ни одно решение никогда не оказывалось однозначно верным, ни с экономической, ни с политической, ни с, что более существенно, нравственной стороны. Ни одна серьезная проблема здесь не подлежала однозначно верному решению.

Скажем, финансовая стабилизация здесь всегда несет угрозу экономической безопасности тысячам наемных работников, стремление поддержать сокращающееся производство чревато инфляцией, а затяжная инфляция в свою очередь – торможением экономического роста при неуклонном повышении цен, жесткое отжатие денежной массы вновь ведет к острым социальным проблемам и т.д. и т.п. И это только один ряд нерешаемых трудностей, а наряду с ним существует еще множество.

Возьмем только одну из таких проблем: проблему классовой солидарности. В своей книге "Великая трансформация" английский социолог Карл Поланьи попытался объяснить, как в Европе возникает классовое рабочее движение. Ведь благородные социальные реформаторы начала XIX столетия отнюдь не желали господства "волчьих законов капитализма". Наоборот, они попытались обеспечить каждого работника гарантированным прожиточным минимумом (так наз. закон Спинхемлэнда). Однако государственная помощь приводила к еще большей социальной деградации и пауперизации населения. Капитализм просто вынуждал рабочее население бороться за свои права, не полагаясь на покровительство государства.

Отныне люди должны были начать борьбу не за идеалы, не за верования и принципы, а просто за кусок хлеба, за восьмичасовой рабочий день, за то, что классики марксизма назвали "классовыми интересами". Иным способом – помимо пробужденного теперь к жизни и теоретически оправданного "социального эгоизма" – невозможно было вернуть себе чувство собственного достоинства, социальные права нельзя было просто получить, их необходимо было захватить. Однако пробужденная классовыми боями рабочая солидарность имела и обратную свою сторону: с этого времени социализм очень прочно связал себя с политическим атеизмом. За феноменом "политического атеизма" стояло не одно только просветительское неверие, за ним стоял сознательный отказ борцов за интересы рабочего класса руководствоваться в своей политике какими бы то ни было иными – религиозными, моральными, национальными – мотивами, кроме чисто материальных интересов.

Проблема состояла не в том, что крайности капитализма вынудили защитников наемного труда апеллировать к, условно говоря, голосу желудка, проблема в том, что от "крайностей капитализма" невозможно было бы отойти, если бы социалисты не руководствовались "голосом желудка" и только им. Иными словами, капитализм так и остался бы "волчьим", если бы социалисты в определенный момент не отвергли "национальную солидарность" и не стали бы усердно строить "солидарность классовую".

Виталий Лейбин в интервью РЖ призвал российские профсоюзы и в целом левые силы проникнуться чувством национальной ответственности и отказаться от требования достижения уровня зарплат, соразмерного европейскому. Это означает: российские капиталисты могут жить как западные, в то время как российские трудящиеся обречены непременно жить хуже трудящихся из развитых стран. Это необходимо для обеспечения конкурентных преимуществ капитализма по-российски. И, самое главное, Лейбин по существу прав: если зарплаты россиян снизятся, то мировой капитал придет в нашу страну, в конце концов, возникнут новые заводы, увеличится рынок труда и т.д. Но можно ли себе представить рабочего человека, тем более левого политика, обладающего совестью или мало-мальским чувством собственного достоинства, который признает справедливость такой логики. И в данном – очень специфическом случае – "классовая солидарность" окажется в моральном выигрыше по отношению к "солидарности национальной". Но и ведь и просматривающийся в таком выводе исход – в виде горячей "классовой войны" - в конце концов, будет чреват уже общенациональной катастрофой.

Из заведомо "плохой" ситуации реального капитализма, тем более реального кризиса внутри реального капитализма, не существует однозначно хорошего и правильного выхода: здесь возможны лишь более или менее удачные паллиативы. И, между тем, именно они часто и оказываются хорошим средством для спасения и нации, и класса. Таким выходом в своем время стал рузвельтовский Новый курс. Сейчас речь не о экономических рецептах, предложенных Рузвельтом, но о спасшем Америку социальном пакте между государством, бизнесом и профсоюзным движением, пакте, зафиксировавшем интересы каждой из сторон. Однако российскому государству и лоббистам со стороны бизнеса фактически не с кем заключать аналогичный пакт. Как признают авторы данного ньюслеттера, профсоюзное движение в России находится в зачаточном состоянии, существующие организации типа либо пока крайне малы (типа лево-радикального СКС), либо "ужасно далеки" от народа (как ФНПР).

Между тем, как верно подчеркивает Валерий Фадеев, государству сегодня необходимы контрагенты для политического диалога – как справа, со стороны частного капитала, так и в особенности слева – со стороны наемного труда. И только в диалоге с государством и при его посредничестве эти враждебные друг к другу силы не разорвут подлинную "национальную солидарность", которая при реальном капитализме достигается, увы, не за счет героического забвения групповых интересов, но за счет ожесточенного спора и вынужденного компромисса с классовым противником.

Русский журнал