Валерий Мастеров, Варшава

Вайда много лет вынашивал замысел этого фильма и все-таки, как сам признался, надеялся, что эта горькая тема его обойдет, как обошла она польскую литературу. Но слишком велико было желание освободиться от гнета, довлеющего над судьбой его семьи и многих тысяч соотечественников. "Снимая этот фильм, я сделал все, что было в моих силах, чтобы открыть состояние моего сердца", - эти слова режиссера стали эпиграфом премьеры "Катыни" в Варшаве.

- Впервые лет десять назад в беседе для "МН" вы обмолвились, что вынашиваете фильм о Катыни. Что затянуло начало съемок?

- Почти все мои значительные фильмы опирались на хорошую литературу. А тут как раз не было ни романа, ни повести, ни вообще хоть какого-либо литературного материала. Очередные сценарии меня не удовлетворяли, но каждый из них приближал меня к ответу на вопрос: о чем должен быть фильм? Если сугубо политическим, тогда главными героями могли стать Сталин, Черчилль, Сикорский... Можно было рассказать только о жертвах политических решений власть предержащих. Или сделать фильм психологическим, занявшись анатомией преступления, оставив за кадром всю его механику. Я пришел к тому, что должны красной нитью пройти две линии: катынское преступление и катынская ложь. То есть подспудно это было бы повествование о моем отце, который стал жертвой преступления, и о моей матери, которая стала жертвой лжи. В конце концов все это я решил показать через судьбу женщин, чьи отцы, братья, сыновья были расстреляны в Катыни, а им оставалось только ждать и надеяться.

- На вас не давит ярмо ответственности за право первым взяться за трагическую тему, на которую было наложено полувековое табу?

- Год назад перед началом съемок, когда уже была сформирована группа и расписан график, я сказал: всю ответственность беру на себя. Я понимал, что рассказать о катынской трагедии в одном, тем более первом, художественном фильме, чтобы можно было учесть все исторические и политические аспекты правды и лжи об одном из самых страшных преступлений ХХ века, будет невозможно. Оказаться в уязвимом положении ничего не стоило. Но отступать было некуда. Одно из самых трудных решений в моей жизни - снять фильм о Катыни - было принято давно. Я даже внушил себе, что обязан это сделать.

- Что в этом решении было важнее: посвящение родителям, как обозначено в титрах, или желание раскрыть механизм замалчивания катынской трагедии?

- Было несколько поводов. Действительно, казалось очевидным, что это глубоко связано с моей семьей: мой отец, капитан Якуб Вайда, стал жертвой Катыни, а мать всю оставшуюся жизнь напрасно его дожидалась. Личный опыт меня как режиссера постоянно держал в тисках. Подталкивало отсутствие этой темы в польском кинематографе. Не давала покоя мысль о двойной трагедии - как было возможно совершить такое преступление и долгие годы всем миром его замалчивать. И еще подумалось: "А может, это последний фильм в моей жизни..."

- Можно ли говорить, что "Катынь" стоит в том ряду польской киношколы, которая началась, по сути, вашим "Каналом" и всегда бралась объяснить нелегкие судьбы людей через призму военных трагедий?

- "Катынь" замыкает этот ряд. Сегодня я уже один из последних режиссеров польской киношколы, поэтому могу так говорить. Съемки "Катыни" мы начали, опираясь на повесть Анджея Мулярчика Post Mortem. Кстати, она и открыла возможность реализации этого фильма, который первоначально так и назывался. Мне вдруг подумалось, что в каком-то смысле "Катынь" - это Post Mortem польской киношколы. Она уже свою роль отыграла, но для "Катыни" ее пришлось реанимировать.

- Вы намеренно наделили героев только именами?

- Для меня это было очень важно. В Польше много людей, которые непрерывно культивируют катынскую память. Они хлопочут, чтобы ухоженными были могилы, переписываются между собой, издают книги воспоминаний. И честно говоря, я опасался, что прибегая к фактам жизни конкретных людей, могу нарваться на претензии. Ведь если ты взялся за судьбу конкретного человека, то и показывай последовательно все, что с ним происходило в действительности. Я прочитал огромное количество дневников, мемуаров, всякого рода записок и документов, но нужны мне были выразительные фрагменты. И потом, если избегаешь конкретной фамилии, появляется возможность объединить жизненные эпизоды разных людей в единый кинообраз.

- Как получилось, что в сценарии возникла положительная роль советского офицера - майора Попова, которого играет Сергей Гармаш?

- На эту фамилию я наткнулся в одном из дневников. Это поразительная история. И хочу сразу опровергнуть появившиеся уже мнения, что я спекульнул, вводя в картину образ "хорошего чекиста", чтобы сбалансированно представить противоположную сторону. Ничего подобного. Совершенно правдивая история - только в образе майора Попова воплощены два человека. Один сотрудник НКВД предложил жене польского офицера фиктивный брак: он уходил на финскую войну, а супружество давало шанс на эвакуацию. А другой офицер при обыске спас польку, укрыв ее шинелью. Это было 13 апреля 1940 года, когда в Катынском лесу уже шли расстрелы, а одновременно в этот же день проводились аресты жен и детей находившихся в лагерях польских офицеров.

- Гармаш оправдал ваши ожидания?

- Я ему очень благодарен. Моя проблема была не в приглашении одного из моих любимых артистов, а в том, согласится ли он сниматься в таком фильме. Мог сработать непроизвольный рефлекс: как на это отреагирует российская публика, друзья, враги... Я понимал, что для актера, известного и признанного, это решение очень серьезное. И когда он мне сразу ответил "да", во мне проснулась надежда на российского зрителя, на то, что в России люди не отвергнут этот фильм, в который я не вкладывал никакого антироссийского смысла. Одно дело - тоталитарный режим, а другое - народ, который сам понес миллионные потери в результате репрессий. Ведь Катынский лес стал местом гибели не только поляков, а и десятков тысяч русских, украинцев, евреев, приволжских немцев.

- Вы хотите, чтобы "Катынь" показали в России?

- Очень. Я все время думаю о российском зрителе, и, возможно, уже в октябре в Москве будет его показ - за это взялись общество "Мемориал" и Польский институт культуры. Работая над фильмом, я больше всего старался не допустить никаких националистических призраков. Не хотел, чтобы фильм был истеричным и обвинительным. Таким тогда был мир. Можно задаться вопросом: разве могут существовать люди, которые глумливо истребляли себе подобных? Была система, которая доводила человека до такого состояния. И надо уметь отделять бесчеловечных преступников от здравомыслящих людей.

- Вряд ли кому придет в голову, что Вайда хотел сделать антироссийский фильм.

- Всякое может быть. Но мы имеем право рассказать о своей истории, а что делать, если она так тесно и сложно переплетается с вашей. Мой фильм об исторической трагедии, но он направлен против бесчеловечной системы, которая перестала существовать. А раз перестала, значит, были на то глубокие причины, и само общество признало, что данная система функционировать уже не могла. Я бы очень не хотел, чтобы "Катынь" использовалась для каких-либо политических манипуляций. Для меня это было бы наиболее болезненно. Конечно, хотелось, чтобы демонстрация фильма проходила в более приятной польско-российской атмосфере, но уж как есть.

- А ведь еще сравнительно недавно она была другой, не так ли?

- Вы знаете, Гармаш вернул меня в прежние времена. Я сейчас не о том, что он сыграл выше всех похвал и все актеры, которые играли с ним, были восхищены его мастерством, сосредоточенностью, отдачей фильму. Сергей прилетел на первый показ фильма в Варшаву, а вечером того же дня улетал в Париж, где гастролировал мой любимый "Современник", играть Лопахина в спектакле "Вишневый сад", но перед отлетом на обеде с киногруппой встал за столом сказать нам о своих впечатлениях и начал со слов: "В нашем фильме..." Я не выдержал и, в свою очередь, обратился к польским актерам: "Если вам случится играть в России, не стесняйтесь говорить о совместной работе, как о "нашем фильме". Это самая лучшая дорога к взаимопониманию. Я помню своих московских друзей - Тарковский, Кончаловский, Михалков, Ежов, Гриша Чухрай... И мы для них были друзьями. Только личные симпатии и контакты могут возродить подлинное доверие друг к другу.

- Скажите, а в пору упомянутой вами дружбы вы не задумывались о воплощении катынской темы?

- Тогда об этом и говорить было нечего. В Польше царили цензура и катынская ложь, а за границей не было заинтересованности. Пожалуй, только в начале 1990-х годов, когда в официальном сообщении ТАСС ответственность за катынское преступление была возложена на НКВД, а Михаил Горбачев и позже Борис Ельцин передали польской стороне копии катынских документов, появилась для этого благодатная почва. К тому же активно заработала совместная комиссия по выявлению "белых пятен" в истории, и художественный фильм на эту тему был бы даже полезен. Но так не случилось, а вскоре и сама комиссия ушла в тень.

- Но ведь еще в конце 1950-х Хрущев предложил Гомулке во время его визита в Москве заявить о Катыни громко и открыто на заводском митинге и "все свалить на Сталина, у которого столько на совести, что и это вынесет". Польский руководитель был словно громом поражен и признался в неготовности к такой откровенности.

- Это была большая политическая ошибка. Будь тогда сказана вся правда, сейчас наши отношения были бы совсем на другом уровне. А произошло все наоборот: через некоторое время после этого слово "Катынь" на много лет исчезло из учебников и энциклопедий. На катынской лжи держалась польско-советская дружба. Но вот что, может быть, интересно. Снимая "Катынь", мы очень хотели вырваться из того времени и доказать зрителю, что фильм сделан сегодня.

- Разве в этом могли быть сомнения?

- Сомнения были у меня. Я боялся создать впечатление, что фильм на запретную тему был сделан давно, несколько лет придерживался цензурой, а вот теперь его снимают с полки и он выходит на экран. Два приема - техника и кастинг - сыграли важную роль. Впервые в Польше была применена самая современная технология с использованием полного процесса цифровой обработки изображения 4К, что ощущается при проекции фильма и даже мысли не наводит о его "древности". Что же касается исполнителей, то в основном это были молодые актеры, которых публика знает и принимает. Меня только заботило, насколько они сумеют вжиться в образы людей поколения моих родителей и передать настроение сороковых годов, живя в совершенно ином мире. Они оказались великолепными артистами, с достоинством представляя своих героев. Их лица и поведение стали олицетворением польской интеллигенции того страшного времени, которое нельзя забывать. А ведь сегодня уже почти 60% поляков не знают, что произошло в Катыни 67 лет назад.