Кто думает, что перестройка — это то, что наделал в свое время Горбачев, ошибается. Просто горбачевская перестройка была последней. Она была настолько коренной, что все строение завалилось, и даже не «всерьез и надолго», а навсегда. Перестройки сопровождали социалистическую систему все время ее существования. Горбачевская известна всем, а первой перестройкой была отмена военного коммунизма еще в 1922 году.

Здесь речь будет идти о перестройке, провозглашенной в 1952 году после ХІХ съезда партии и появления брошюрки Сталина «Марксизм и вопросы языкознания».

Если перестраиваться, то, конечно, безотлагательно. И, понятно, во всех звеньях государственного механизма.

Поэтому не удивительно, что и во Львовском государственном университете, как и во всех других советских университетах, учебных заведениях, в учреждениях и организациях созывались внеочередные, чрезвычайные собрания, на которых определялись мероприятия, которые эту перестройку должны были осуществить.

Я был тогда аспирантом ЛГУ, а поэтому мог все видеть с этой доступной мне точки наблюдения. Впрочем, никто не спрашивал, хочу я что-то такое видеть, или нет. Я просто был обязан появиться на это внеочередное и чрезвычайное заседание ученого совета университета и отбыть его от начала до конца.

— В повестке дня, товарищи, у нас ОДИН вопрос: о коренной перестройке всей идейно-воспитательной, учебной и научной работы в свете решений девятнадцатого съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», — объявил ректор, председатель ученого совета.

Слово сразу взял секретарь парткома. Он подчеркнул, что необходима неотложная перестройка всей идейно-воспитательной, учебной и научной работы в свете решений девятнадцатого съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Секретарь потребовал, чтобы каждая без исключения кафедра университета в лице своего заведующего сейчас же, на этом собрании отчиталась о том, как она перестраивает всю свою идейно-воспитательную, учебную и научную работу в свете решений девятнадцатого съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Все заведующие кафедрами должны сейчас же четко и конкретно изложить, что уже сделано, и что планируется сделать для перестройки всей идейно-воспитательной, учебной и научной работы в свете решений девятнадцатого съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания».

Взгляды всех обратились к языковедам. Соответствующий заведующий в своем отчете описал всю ту огромную работу, которую выполнила его кафедра с целью перестройки всей идейно-воспитательной, учебной и научной работы в свете решений девятнадцатого съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Он повторял весь обязательный набор слов, начиная от «всей» и кончая «языкознания» (а не повторить нельзя: не повторишь — посадят), я рассуждал так: что касается необходимости самой перестройки, то ничего удивительного здесь нет. Когда строишь что-то такое, чего никогда не было, даже более — и быть не может, и при этом тебя толкают под руки всякие классовые враги с их феноменальным свойством никогда не дремать, то волей-неволей, а вынужден каждый раз все перестраивать. Но как? На этот вопрос заведующий кафедры языкознания дал такую информацию:

— Пересмотрены и в корне переработаны все учебные программы, рабочие планы, планы работ семинаров, тематика практических занятий и домашних заданий, радикально изменено содержание идейно-воспитательных мероприятий. На всех лекциях, практических занятиях, семинарах вновь и вновь зачитываются директивы XIX съезда партии и гениальная работа товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». С целью коренной перестройки научной работы наши языковеды активно включились в изучение только что открытого товарищем Сталиным орловско-курского диалекта. Группа сотрудников кафедры выехала в села Орловской и Курской областей для полевых исследований этого никому неизвестного ранее диалекта. Уже в поезде для пассажиров и поездной бригады была организована читка документов ХІХ съезда партии и тщательное изучение гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Такая же работа проводилась в городах, местечках и селах Орловской и Курской областей.

Далее шел перечень этих населенных пунктов, который заведующий, по-видимому, списал с какой-то подробной карты.

Отчет вышел далеко за пределы установленного 15-минутного регламента. По его окончании раздались бурные аплодисменты. Все присутствующие встали и устроили овацию в честь товарища Сталина. Были слышны возгласы: «Да здравствует товарищ Сталин!», «Родному Сталину ура!»

Вторым взял слово заведующий кафедры геометрии. Как известно, геометрам очень повезло. Ведь товарищ Сталин в своем гениальном труде прямо сказал, что «подобно геометрии, грамматика берет слова независимо от их смысла». Поэтому геометр чувствовал себя на коне. Развивая далее мысль товарища Сталина, он провозгласил, что отныне и в дальнейшем его кафедра будет изучать свойства геометрических фигур независимо от их формы, подобно грамматике, которая берет слова независимо от их смысла.

— На этом пути, гениально очерченном товарищем Сталиным, кафедра уже изучила окружности и прямые, а также такие кривые, как лист Остроградского-Декарта, пасмо Ковалевской-Аньези и другие кривые, изученные русскими учеными еще до их открытия западными европейскими геометрами. При этом установлено, что безотносительно к их форме они проявляют универсальные свойства. Главная универсальная черта состоит в том, что «кривое является прямым» (Энгельс, «Диалектика природы»), что же касается конкретных форм этих кривых, то они отражают свойства материи, которая вечно движется и переходит из одной формы в другую, никогда и никуда не исчезая, как учит товарищ Сталин в четвертом разделе своего классического труда «Краткий курс истории ВКП(б)».

При этих словах все встают; опять раздаются бурные аплодисменты, которые долго не стихают; опять слышны возгласы «Да здравствует товарищ Сталин!» и «Родному Сталину ура!»

Однако не все происходило так гладко.

Заведующий кафедрой паразитологии беспозвоночных, человек уже немолодой, уроженец Западных областей Украины, никак не мог уразуметь и, конечно, не мог объяснить другим, что конкретно внес в его изучение ленточных глистов гениальный труд товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Он вынужден был признать, что перестройка не обрела на его кафедре коренного характера, а находится пока что в эмбриональном состоянии.

Следующим слова потребовал заведующий кафедрой философии товарищ Брагинец, лицо весьма влиятельное в партийных кругах. Поднявшись на кафедру, он в первую очередь несколько раз спокойно, без всякого надрыва, покашлял. Брагинец был артист и это покашливание употребил для того, чтобы придать максимальный вес своим дальнейшим словам. Говорил он тихо, но веско; зал, чтобы услышать его, вынужден был напряженно замереть. Смысл того, что он сказал, превзошел самые худшие ожидания. Он, конечно, не снизошел к тому, чтобы обсуждать состояние дел с перестройкой на своей кафедре. Нет! Он мыслил и работал значительно масштабнее.

— Товарищи, — сказал Брагинец, — мы здесь услышали, что кое-кто считает, якобы он уже перестроил всю свою идейно-воспитательную, учебную и научную работу в свете решений ХІХ съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Кое-кто признал, что он и не представляет, как перестроить всю свою идейно-воспитательную, учебную и научную работу в свете решений девятнадцатого съезда партии и гениального труда товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Я считаю, что мы еще и не начали перестраиваться.

И далее со страшной силой, перейдя на крик, он обрушился на все без исключения кафедры, утверждая, что никакая выполненная работа, какой бы она не была, не может быть признана достаточной для решения той грандиозной задачи, которую поставили перед нами партия и лично наш гениальный вождь и учитель товарищ Сталин. Он заклеймил всех заведующих как неспособных выполнить величественных начертаний партии и товарища Сталина, он требовал немедленно принять решение об увольнении с работы заведующего кафедрой паразитологии беспозвоночных, признать неудовлетворительной работу кафедр языкознания, геометрии и всех других, обязать всех заведующих немедленно развернуть масштабную и боевую работу по перестройке.

Брагинец призывал еще теснее сплотить свои ряды вокруг Центрального комитета во главе с товарищем Сталиным, утроить бдительность, разоблачить и разгромить украинских буржуазных националистов, космополитов, низкопоклонников перед иностранщиной, беспаспортных бродяг, идеалистов всяческих мастей, бракоделов, которые окопались в университете и срывают перестройку.

Тишина, которая воцарилась после его выступления, была настолько глубокой, что было слышно, как колотятся сердца перепуганных заведующих кафедрами...

И вдруг кто-то тихо, старческим голосом, но совсем спокойно сказал:

— Я прошу слова.

На трибуну медленно, с тяжелыми усилиями, поднялся престарелый профессор, как говорили, большой авторитет среди языковедов. Мне показалось, что он всем своим видом подтверждал еще одну формулу Энгельса — об отсутствии резкой грани между живым и мертвым. Несмотря на это, он самостоятельно поднялся на кафедру и теперь после маленького отдыха открыл глаза. Конечно, такому человеку бояться было нечего. Он открыл не только глаза, но и разомкнул челюсти. Когда эта операция была успешно завершена, профессор сказал:

— Я изучил гинияльный труд туварища Шталина об языкознании. Туварищ Шталин правильно критикует Марра и утверждает, что язык не является никакой надстройкой. Но я, тувариши, вынужден здесь отстоять швой приоритет перед туваришем Шталиным. Действительно, еще в двайцатые годы я выступил с трудом, в котором убедительно доказал, что утверждение Марра, что якобы язык является какой-то там надстройкой, это идийотизм. Мои труды упубликованы в периодических изданиях, и я могу представить высокому ученому совету соответствующие отпечатки. Но ведь труды тувариша Шталина появились не в двайцатые и не в трийцатые годы, когда я публиковал свои труды, а только сейчас в 1951 году. Поэтому я должен отстоять свой приоритет перед туваришем Шталиным, потому что муи труды предшествуют публикациям тувариша Шталина.

На этом выступление профессора закончилось, ему помогли сойти с кафедры, после чего он уселся на кресло в первом ряду и закрыл глаза.

Вот теперь тишина, которая наступила после выступления профессора-лингвиста, была еще более глубокой, чем после выступления Брагинца. Было слышно не только стук сердец, но и прерывистое жужжание мухи, которую где-то в углу под самим потолком поймал паук и, опутав сетью, время от времени прикладывался к своей жертве, высасывая из ее тела жизненные соки.

Это жужжание напоминало присутствующим о неизбежности позорной смерти, и эта смерть угрожала теперь не столько заведующим кафедрами, сколько самим членам президиума, ректору и секретарю парткома. Что могли они ответить на абсолютно справедливые слова старого и заслуженного профессора?

Было хорошо видно, как наливаются темной кровью лица высокопоставленных членов из президиума, и я очень жалел, что не могу видеть их шеи. Это позволило бы понять, кого в первую очередь должна хватить кондрашка.

Общее молчание стало совсем нестерпимым. Мозг мой автоматически отсчитывал секунды... Чем это закончится?

И вдруг из президиума прозвучало какое-то истерически-радостное, поросячье визжавние. Визжал один из членов парткома.

— Я, я, я... имею вопрос к профессору!!!

— Говорите, — мрачно бросил ректор.

— Уважаемый профессор! Мы все знаем и уважаем ваши глубокие труды. Это правда, что еще в двайцатые годы в своих публикациях вы справедливо критиковали Марра. Но, пожалуйста, скажите нам, профессор, являются ли ваши труды гинияльными?

Очень медленно, скрипя то ли стулом, то ли костями, поднялся старый лингвист.

— Как, как вы говорите?

— Я спрашиваю, являются ли ваши труды гинияльными?

— Нет, — твердо ответил профессор, — муи труды не являются гинияльными.

— Ну вот, ну вот, — завизжал парткомовец, — а труды товарища Сталина гениальные! Все ясно!

— Следующий докладчик — заведующий кафедры экспериментальной физики профессор Понырко, — объявил ректор.

Маленький, дважды ненужный как профессор (он не защитил даже кандидатской диссертации), сознательно тормозя ход, шел к кафедре Понырко, смекая по дороге, что бы ему ловчее соврать.

А старый профессор-лингвист мостился на своем стуле, приговаривая:

— Это правда, муи труды не являются гинияльными.

На следующих перевыборах партийного начальства находчивый член президиума был избран секретарем парткома.

День