К 200-летию великого писателя

В последние годы как-то увеличилось притяжение людей к Гоголю. Сама дивлюсь: читаешь ли журнал, газету, смотришь ли телевидение – только спросят кого-либо о любимом писателе, тотчас ответ – Гоголь. Нередко – Пушкин, Толстой, Достоевский, но все чаще Гоголь и Гоголь. А почему, собственно?

Засела перечитывать Николая Васильевича. Стала вспоминать, как в школе еще ходили на фильм «Вий». Какой ужас охватывал нас, как вжимались мы в кресла, когда прекрасная бледная (но ведь мертвая!) панночка летала в гробу по церкви, стиснув зубы, с неподвижным черным взглядом, с осатанелостью киборга тычась ладонями в невидимое стекло…

Однако почему-то меня более всего ужаснуло то, что открылось взору на экране, когда запели уже петухи и солнце блеснуло первым ясным лучом. То были оконца церкви, буквально забитые месивом из нетопырей, вурдалаков и прочей летающей нечисти. Боже мой! Оказалось, сказка, легенда, выдумка не осталась там, где ей пристало быть – в темной ночи, извечном приюте нечистой силы. Она, получается, поджидает нас и при свете дня; она есть реальность тайного ежечасного присутствия воздаяния человеку за грехи его и неверие…

А вот что пишет Гоголь своей матери в пору подготовки к «Вечерам на хуторе близ Диканьки»: «В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов, с поименованием, как это все называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиян; равным образом названия платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты, также нынешними замужними и мужиками. Вторая статья: название точное и верное платья, носимого до времен гетмáнских…

Еще обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей…

…все возможные поверья и обычаи. Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть, кроме того, какие-либо духи или домовые, то о них подробнее, с их названиями и делами. Множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов, и проч., и проч., и проч. Все это будет для меня чрезвычайно занимательно».

У отца Гоголя более тысячи десятин земли и около четырехсот крепостных душ, а знаете, чем занят в свободное время Николай-гимназист? «В гимназии Гоголь был тем только и замечателен, что имел слишком остроконечную бороду, да еще, пожалуй, тем, что постоянно бывало ходит на Магерки. Магерки — это предместье Нежина. Гоголь имел там много знакомых между крестьянами. Когда у кого из них бывала свадьба или другое что, или когда просто выгадывался погодливый праздничный день, то Гоголь уж непременно был там», - свидетельствует его товарищ по гимназии Николай Артынов.

Сегодня, в 21-м веке то есть, сказали бы, что уже в восемнадцать лет Гоголь «формировал свое писательское досье». Да еще с каким упорством и необыкновенным, фантастическим  тщанием! Какую бездну он всего читал, причем не только по-русски, но и на западноевропейских языках, читал до последнего дня своей жизни; его письма из-за границы, где он провел почти 12 лет, пестрят просьбами прислать периодику, философские и исторические труды, литературные новинки, и все это огромными списками.

Вдали от России Гоголь, работая над вторым томом «Мертвых душ», буквально задыхается от недостатка сведений о текущей жизни страны, умоляет знакомых в минуту досуга хоть как-нибудь писать и отсылать ему своего рода физиологические очерки о представителях разных сословий: о чем думают, о чем обыкновенно говорят, как одеты, как именно усаживаются в коляску…

П.В.Анненков пишет: «При выборе собеседника он не запинался между остроумцем, праздным, даже, пожалуй, дельным литературным судьею и первым попавшимся знатоком какого-либо производства. Он тотчас становился лицом к последнему».

Гоголь, как сказали бы сейчас, был самым разносторонним интеллектуалом: отлично знал историю, которую преподавал и которой посвящал собственные труды, мировую литературу, философию, живопись, скульптуру и архитектуру, театр – отечественный, французский, итальянскую оперу, украинский, русский фольклор и даже ботанику!

Современники, кроме прочего, отмечали его яркий артистический талант, необычайный талант чтеца, но более всего – его проницательный взгляд, коим он подмечал такие мелочи, которые другим казались вовсе несущественными, но которые затем в его произведениях обретали блеск и глубину настоящих бриллиантов.

Вот, к примеру, свидетельство Пушкина, с которым Гоголь был хорошо знаком: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился».

Поражает в Гоголе и исключительная требовательность к себе. Свои сочинения он нередко переписывал по восемь раз! Более того, как начал, так и закончил свое творчество - бестрепетным аутодафе: сжег нераспроданного «Ганца Кюхельгартена», впоследствии – второй том «Мертвых душ»…Не любил, сторонился похвал, больше просил указывать на его писательские промахи. И еще он писал своему другу М.П.Погодину: «Проклятое желание быть оригинальным… Мелкого не хочется! великое не выдумывается!».

Что это, как не признак самого настоящего, самого высокого профессионализма, которого, прямо сказать, очень и очень не хватает нашим сегодняшним писателям-прозаикам, не говоря уж о журналистах…

Заповедным кредо Гоголя была, на первый взгляд, очень простая мысль: пропускать все, о чем намерен писать, через свою душу. Наряду с желанием (и умением!) «быть оригинальным» у Гоголя это сложилось в эстетику остранения (от слова «острый») предметов и явлений, причем куда как задолго до исповедников остранения 20-го века.

Гоголь словно бы проникает внутрь всякого неказистого губернского строения, «чушь и дичь» хилой придорожной растительности, шинель Акакия Акакиевича Башмачкина, в самое сердце украинской ночи, рессорной брички Чичикова и так далее, как бы сам становясь и тем, и другим, и третьим! Благодаря писательскому дару Гоголя мы словно наконец слышим, о чем думают, вздыхают и мечтают самые что ни есть безгласные предметы и в чем их самое сокровенное существо и назначение. И опять-таки: нейролингвисты 21-го века непременно сказали бы, что Гоголь, как никто, умел в веке 19-м воздействовать не только на сознание, но и на подсознание своих читателей самым освежающим, самым благородным и будоражащим образом. Недаром же всякое новое произведение писателя приводило в движение всю Россию…

Я уж не говорю о непревзойденном гоголевском юморе: в сотый раз открываешь его книги и в сотый же раз покатываешься со смеху от завиральных речей Хлестакова, нелепых маниловских мечтаний, от фестончиков на платьях губернских дам, которые будто бы скрывают «самую погибель» для мужчин!

Но, перечитывая на днях поэму «Мертвые души», я как-то особенно свежо и даже внове почувствовала исключительный мелодизм повествования, который качает тебя на волнах сложноподчиненных предложений, на волнах словесных периодов, таких пространных и вместе – прозрачных, как хрустальные морские зыби. Певучесть, напевность во всем, о чем бы ни говорилось! И  так схоже с музыкальностью украинской речи, еще более – с украинскими песнями, которых Гоголь был большой знаток и любитель.

Да, но был ли Гоголь настоящим украинцем или, как тогда говорили, малороссом? Ведь он неотступно держался русского языка, воздавал ему особые восторженные хвалы. К тому же, как вспоминает В.В.Стасов: «С Гоголя водворился на России совершенно новый язык; он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительною бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление».

В письме же Гоголя к А.О.Смирновой читаем: «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что я сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская».

Всякий знакомый с мощным, философским, лиричным, переливающимся всеми красками, бессмертным творчеством Гоголя, думаю, согласится с таким, в частности, суждением П.В.Анненкова:

«Вообще следует заметить, что природа его имела многие из свойств южных народов, которых он так ценил вообще. Он необычайно дорожил внешним блеском, обилием и разнообразием красок в предметах, пышными, роскошными очертаниями, эффектом в картинах и природе…Полный звук, ослепительный поэтический образ, мощное, громкое слово, всё, исполненное силы и блеска, потрясало его до глубины сердца.

Можно сказать, что он проявлял натуру южного человека даже и светлым, практическим умом своим, не лишенным примеси суеверия»…

Что ж, и в эти юбилейные дни, увы, не утихают споры о родовой принадлежности Гоголя: кто он – русский или малороссиянин? Пространства его жизни, его душевные привязанности и к России, и к Малороссии, и к Италии (как он любил эту страну, Рим, которому посвятил свой благоуханный роман под таким же названием!) скорее указывают на то, что Гоголь был, по-современному говоря, человеком мира, и это ничуть не умаляет, а напротив – многократно умножает его значимость властителя дум для всего человечества.

Гоголь, известный своими глубокими пророчествами, многие из которых продолжают сбываться и в наши дни, писал еще и такое:

«Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены богом и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой: явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».

Как знать, как знать… Ну, а почему бы и нет?