Главным парадоксом с оценками демократии в современной России является то, что массовое сознание за последнее десятилетие не усматривало в развитии страны никакой тотальной дедемократизации. Понятно почему: ценности процедурной демократии (конкурентные выборы и все, что с ними связано) до сих пор не являются сердцевиной тех самых «человеческих чувств» по поводу демократии, изрядно проигрывая иным требованиям — демократия должна «давать плоды» благосостояния и безопасности, а затем еще обеспечивать справедливость общественного порядка.

Дело тут в том, что логика постсоветского социального перехода и доминирующих ценностей сразу же была задана как — в первую очередь — стремление уйти от «общества дефицита» и достигнуть образцов «общества потребления» западного типа. Это естественным образом как раз и предопределило крайне утилитарное восприятие ценностей демократии (необходима, как и рынок, если и в той мере, в какой создает лучший уровень жизни и потребления, а также поддерживает пространство «частной свободы»).

Массовая социальная легитимность приватизации и рыночных преобразований, капитализма как синонима демократии и развития довольно быстро испарилась. Причиной этого была не только и не столько глубина экономического провала и социального кризиса, но то, что российская экономика и политика 90-х определялись как этап бурной деятельности правящего класса по переделу власти и собственности, тогда как стратегические задачи развития явно и быстро отошли на второй план.

На фоне негативного восприятия реформ 90-х и их результатов альтернатива демократии, или «сильная рука», находилась и до сих пор находится на «весах справедливости». Эффективнее и предпочтительнее очень многим до сих пор часто видится то, что обеспечивает ту самую перераспределительную социальную справедливость в рамках общества потребления, преодоление контрастов между жизнью богатых и бедных, а также обеспечение основных функций государства, под которыми понимаются безопасность частной жизни, гарантирование уровня жизни и социальная защита населения.

Нулевые годы, которые прошли под лозунгами нормализации и порядка, «возвращения долгов обществу» через национализацию ренты, вполне соответствовали массовому «запросу чувств» по поводу развития страны и восприятия демократии. В еще большей степени такая структура массовых настроений в сочетании с тучной экономической конъюнктурой была комфортна и для правящего класса, который мог продолжать заниматься при такой экономической и политической модели жизни страны привычным делом — перераспределением ренты в условиях неразделенных власти и собственности.

И что же теперь? Не правы ли в действительности те, кто утверждает, что Россия в результате попала в такую «институциональную ловушку» коррупции и отсталости, из которой практически невозможно найти выход?

Как кажется, во всей этой невеселой картинке все же можно увидеть то главное, что, скорее всего, способно привести к трансформации. Это может нравиться или нет, но в системе замешенных на ренте и неразделенных власти и собственности запускающим механизмом изменений является только экономика. Точнее — фундаментальные экономические проблемы у самого правящего класса (если они есть у всех остальных — это еще ничего не значит).

Проблемы же эти накапливаются. Все яснее осознается тот факт, что «экономика трубы» скоро не прокормит не только страну, но и саму правящую элиту. Стране уже давно намекают, что все должны как-то «крутиться сами» и государство в перспективе нескольких лет более не сможет воспроизводить систему управления обществом на «негативной конкуренции» за привилегии в раздаче трансферта от сырьевой ренты. А чтобы «крутились сами», неизбежно придется расконсервировать социальную динамику, каналы социальной мобильности, нормальной социальной и экономической конкуренции. Ценности процедурной демократии также начнут пользоваться все большей популярностью у все возрастающего числа самостоятельно «крутящихся» граждан.

С другой стороны, самому правящему классу тоже нужно крутиться, раз «труба иссякает». То есть от постоянного передела между собой того, что есть (или еще осталось), перейти к какому-никакому, но созданию «нового пропитания» и своей новой конкурентоспособности в мире — новой экономики, новых активов, новых капиталов. Для этого придется поправить внутриэлитный договор, дать дышать бизнесу, приоткрыть каналы вертикальной мобильности. Из новой экономики и новых капиталов, созданных уже не из перераспределения и не из административной ренты, как раз, возможно, и появится потом реальная, а не имитационная «системная оппозиция» и двухпартийная система.

Чувства правящего класса по поводу процедурной демократии также будут становиться более теплыми, поскольку станет ясно, что стратегически только большое количество не зависящих от бюджета граждан и демократия как-то гарантируют от прихода «сильной руки», которая, опираясь на большинство ждущих ренты, вновь захочет все отнять и переделить.

Политическая демократизация может стать тогда не очень стремительным, но неизбежным техническим следствием изменения с перераспределительного на производящий экономического способа существования и правящего класса, и самого общества. Не худший вариант в ситуации, когда обсуждается вопрос, есть ли у России вообще схема перехода к современности.

Автор — Заместитель директора Института социальных систем